Константин Мухомедьяров – простой житель багулового края, коренной читинец, о котором громче любых слов говорят его поступки. Мужчина почти девять лет своей жизни посвятил бескорыстной помощи людям. В качестве добровольца помогал тушить лесные пожары, затем стал координатором отряда имени Кости Долгова, участники которого разыскивают пропавших без вести земляков. Не остаётся Константин в стороне и тогда, когда на Забайкалье обрушиваются природные ЧС.
В конце 2022 года новостные порталы региона облетела новость о том, что Константин Мухомедьяров отправится на СВО добровольцем. Мнения на этот счёт читатели высказывали разные - были и противники такого решения, и те, кто поддерживал. Но все желали мужчине вернуться живым и здоровым. Теперь он снова дома...
Это интервью с Константином мы по разным обстоятельствам переносили три раза. Но, наконец-то, он пришёл в гости. Высокий, стройный, с виду серьёзный, в общении простой, много и искренне улыбающийся. На первый взгляд не скажешь, что этому мужчине довелось пережить.
– Спецоперация началась больше года назад, вспомни, пожалуйста, тот день. О чём подумал и что почувствовал, когда узнал об этом?
– Почувствовал беспокойство за наших граждан, наших товарищей, которые отправились туда в первые дни. Ну и сам, конечно, не мог остаться в стороне. Во время мобилизации меня не взяли по состоянию здоровья, поэтому решил попасть на СВО другим образом - добровольцем.
– Решение поехать туда ты принял сразу или обдумывал какое-то время?
– Не сразу. Я видел ролики, где призванные по мобилизации парни ломают себе руки и ноги, чтобы туда не идти. Мне стало просто стыдно за этих ребят, стыдно за то, что они зовутся русскими. Если все так будут руки-ноги ломать, то кто пойдёт? Женщины? Зачем тогда нужны мужчины? И пошёл сам, кто-то же должен идти.
– Есть ли у тебя родственники или друзья на Украине?
– У меня нет, но в (поисковом – прим. ред.) отряде у нас есть парень родом из Мариуполя, перебрался сюда в 2014 году. Я спрашивал, как он относится к проведению спецоперации. В ответ услышал: «Доскакались».
– Он это сказал по отношению к украинцам?
– Да.
– Как родные, друзья отнеслись к твоему решению поехать на СВО? Пытались ли отговорить?
– Братья просили не ехать, сёстры плакали, говорили, что здесь я нужен больше, чем там, что могу погибнуть. Но, знаете, если суждено, то и в чайной ложке захлебнёшься. Думаю, что для меня пуля ещё не отлита. Моё решение они приняли, когда уже в самолёт сел. Поняли, что назад пути нет. Провожали со слезами, ждали, когда вернусь домой. Дождались.
– Были ли у тебя сомнения в правильности своего поступка?
– Хотелось вернуться, так как понимал, куда отправляюсь. Но решение уже было принято, поэтому пошёл до конца.
– Перед тем, как прибыть в зону проведения спецоперации, ты, как и другие добровольцы, проходил обучение в специализированном центре. В твоём случае это была база подготовки спецназа. Опиши, пожалуйста, свой первый день там. Что бросилось в глаза, что запомнилось сильнее всего?
– Запомнилась база закрытого типа, забор вокруг неё и охрана, палаточный лагерь. Видно, что всё серьезно, не детский сад. Познакомился с товарищами, с которыми потом жили в палатке. А со следующего дня начались учения – это и стрельба, и тактическая подготовка, и оказание медицинской помощи, и эвакуация раненых с поля боя. На этой базе мы пробыли неделю, затем отправились на СВО.
– Поговорим про быт в этом центре. Расскажи на примере одного дня, какое расписание было у тех, кто проходил подготовку на этой базе?
– Подъём в 07:00, умывались и шли завтракать, потом сразу отправлялись на полигон. Там были до обеда, ели на базе, после следовала теоретическая подготовка по разным направлениям. Затем ужин и свободное время. Так день за днём.
– Для тебя держать в руках оружие было не в новинку - за плечами срочная служба. Однако добровольцами на СВО отправляются не только люди с опытом, но и те, кто до этого с военным делом не сталкивались. Как последние вели себя во время обучения в центре?
– Неслуживших добровольцев довольно много. В первые дни такие люди ведут себя непрофессионально, иногда даже страшно становилось от того, как они обращались с оружием – могли развернуться к товарищам с заклинившим автоматом. В такие моменты нужно падать на землю, потому что неизвестно, выстрелит автомат или нет. Рассказываешь им, как правильно поступать, чтобы свои в первую очередь не пострадали.
В то же время со мной кто-то из старослужащих делился опытом. Потом уже я начал подсказывать ребятам. Там братство - каждый друг другу помогает.
– Чему научился, пока там был?
– Людей убивать, то есть ничему хорошему, к сожалению. Разве что стал лучше оказывать первую помощь при огнестрельных, осколочных ранениях. Ну, и раненых с поля боя эвакуировать.
– Какую военно-учётную специальность получил или добровольцев это не касается?
– Изначально меня зачислили в пулемётчики, но это согласно выписке из приказа. По факту я был штурмовиком.
– После прохождения обучения на базе вас перебросили в зону проведения спецоперации. Что первое увидел и запомнил, когда попал туда?
– Мы приехали вечером, было уже поздно. В первую очередь бросились в глаза малолюдность и разрушенные здания. Но это были ещё цветочки, по сравнению с тем, что мы увидели в городе Попасная, где базировались. Вот действительно город-призрак.
– На тот момент там ещё оставались местные жители?
– Да, было несколько человек. Говорили, что всего их в городе осталось около сотни. Я видел лишь четырех местных жителей - мужчин и женщин. Они ходили по той же дороге, что вела на полигон, и носили воду из пруда.
– Довелось пообщаться, как на вас реагировали?
– Просто здоровались, ничего более. За помощью они не обращались, вели себя как обычные граждане. Для одних мы - враги, для других – спасители. Кем мы были для этих людей, не знаю. Я же старался быть всегда вежливым с ними, потому что, в первую очередь, мы – люди.
– Перенесёмся непосредственно «за ленту». Ты встречался там с украинскими солдатами лицом к лицу?
– Да.
– Успели сказать друг другу хоть пару слов или за вас сказали автоматы?
– Всё произошло очень быстро, запомнил только его большие испуганные глаза. На этом и закончилась наша встреча. Выжил тот, кто оказался быстрее.
– Случалось так, что ты корил себя за то, что нажал на курок?
– Нет. Никогда не убивал безоружных и пленных. Это неприятно - лишать человека жизни, но он для меня - противник, и я для него - противник.
– С наёмниками из других стран доводилось встречаться?
– Да, во время штурмов. Нескольких удалось взять в плен – это были англичанин, канадец, китаец и поляк. Вояк из Польши там больше всего. Если у наёмников перевес в силе и вооружении, то они стоят до конца. Как только видят возможность для отступления, то пользуются этим, бросают позиции и убегают.
– Помогли ли тебе «за лентой» навыки, которые приобрёл на посту координатора поискового отряда имени Кости Долгова?
– Да, конечно. В первую очередь это координация на местности, потому что ночи там настолько тёмные, что на небе даже звёзд не видно, и непонятно, какая где сторона света. И только благодаря некоторым навыкам находили направление, так как все передвижения осуществлялись именно ночью.
– Падают снаряды, свистят пули. Как часто у тебя возникало ощущение, что это летит за тобой?
– Да фактически во время каждого штурма было такое, когда думал - ну всё, это мой последний день.
– Говорят, что в такие моменты вся жизнь проносится перед глазами. Было подобное?
– Да, конечно. Родных в этот момент вспоминал. Прощался с ними. С жизнью. Спасали молитвы, Господь уберёг.
– Как это, когда рядом упал снаряд, разорвался, а ты понимаешь, что ещё живой?
– Раза четыре было так, что рядом ложились мины. Когда разрывается снаряд, а ты не чувствуешь боли, то понимаешь - вроде бы целый, не прилетело. Но в тот же момент напоминаешь себе, что, может быть, из-за адреналина ничего не чувствуешь. Глаза открыл – вижу, значит, живой. Если есть возможность, то осматриваешь себя. Это страшно, действительно страшно. Там нет тех, кто бы не боялся. Не боятся только психи, но психи быстро заканчиваются.
– Страх помогает выжить?
– Да, если он не перерос в панику, тогда он поможет – подтолкнёт тебя в правильном направлении. Если тебя накрыла паника, то это конец.
– Как справлялся со страхом, чтобы он не убил тебя?
– Молился.
– Некоторые пулю между челюстями зажимают, не пробовал?
– Нет, но всегда в руке сжимал иконку. Она поддерживала и вдохновляла.
– Есть в реальном бою место тому безрассудному геройству, о котором фильмы снимают? Насколько оно опасно?
– Это гораздо опаснее страха. Пуле без разницы, из какого ты рода войск, сколько раз был в бою. Она скосит тебя. Геройство просыпается, когда противник бежит прочь. Тогда охватывает эйфория, чуть ли не во весь рост поднимаешься. Но помнишь, что эта глупость может дорого стоить, поэтому остаёшься осторожным. Тем не менее, противника подгоняешь. Чувствуешь в этот момент себя живее, сильнее. Когда ход боя переломлен в нашу пользу, то ты имеешь на эту эйфорию полное право.
– Не все твои сослуживцы, к сожалению, вернулись живыми из сражений. Как переносятся такие потери?
– Это очень тяжело, потому что привыкаешь к людям. Казалось бы, вот только утром чаевали вместе, ели с одной тарелки, а через два часа твоего товарища уже не стало – он погиб в бою. Очень больно.
– Ты плакал?
– Да. Каждый раз у меня появляются слёзы на глазах, когда вспоминаю о павших товарищах. Всех старались отправить домой, чтобы родственники предали ребят земле, простились с ними. Семье чуть легче, когда человек не без вести пропал, когда он не лежит где-то в поле. Пусть и не живые, но по крайней мере они дома.
– Случалось ли так, что ты провожал своих сослуживцев в последний путь, был тем, кого они видели за миг до смерти?
– Было. Товарищ с позывным «Бритый» родом из Новосибирска. Группа отбила позиции, но недалеко от него упала мина, пробила грудную клетку. Мы общались ночью перед тем штурмом, он как предчувствовал свою гибель. До того, как уйти с группой, сказал мне: «Братишка, ты потом моим позвони, узнай, выплатили (компенсацию - прим. ред.) за меня или нет?». Это тяжело было слышать. Я ему сказал, что он живой и чтобы завязывал с такими мыслями.
Тяжело возвращаться в укрытие после такого. Думаешь, что мог где-то прикрыть, поддержать огнём. Но там, на поле боя, ты не всегда контролируешь ситуацию и действуешь уже по обстановке.
– Понимал, что на его месте мог оказать ты? О чём думал тогда?
– Думал только о том, что если погибну, лишь бы это было не прямое попадание мины – хотелось, чтобы от меня хоть что-то осталось. А иначе родные не смогли бы захоронить, и спокойствия бы не было – тела-то нет. Да и выплат тоже.
– Злился на противника?
– Да, когда гибнут твои братья, ты не можешь быть спокоен. Ты ненавидишь их. Но если есть возможность не убивать, то не делаешь этого. Всегда предлагаешь сдаться, сохранить жизнь, перед тем как поднять оружие. А дальше всё зависит от противника – были те, кто отказывались сражаться дальше, а другие открывали в ответ огонь.
– Что делали противники, когда сдавались вам?
– Они отбрасывали оружие, вставали на колени, поднимали руки либо складывали их за головой. Кричали, что сдаются. Таких было всего несколько человек. Доводилось забирать с собой и тех, кто был контужен или по другой причине не мог вести бой. К ним подходили наши бойцы, обезоруживали и уводили в безопасное место. Над ними никто не издевался.
– А были такие противники, которые под видом капитуляции пытались забрать с собой как можно больше наших солдат – взрывали себя, например?
– Таких отчаянных не было среди них на тот момент, да и наши ребята старались не попадать в окружение. У каждого бойца нашей роты была граната, которую он оставлял для себя – каждый морально готов к этому, ещё и постарается с собой кого-то зацепить. В любом случае, живым не сдастся, потому что знает, что с ним могут сделать. Быстрая гибель предпочтительнее мучительной смерти.
– У тебя где такая граната лежала?
– В кармане, для удобства.
– Штурм закончился, вы с сослуживцами возвращаетесь в укрытие. Что чувствовал после этого?
– Приходила некая эйфория, когда удавалось выполнить поставленную задачу, например, взять позицию противника. Особенно, если в твоём отряде нет потерь, то ощущаешь радость – мы идём, мы побеждаем.
– Есть место юмору в окопах?
– Да. После каждого штурма шло обсуждение, кто и как себя вёл. Адреналин отпускает, в голове начинаешь прокручивать, что произошло. И в любом штурме были забавные моменты. Понимаешь, что один из братьев во время сражения сделал что-то, чем насмешил нас, будь это на полигоне, то там бы все смеялись.
Был у нас пулемётчик. Когда начинало «пахнуть жаренным», он всегда подбегал к своей огневой точке, хватал пулемёт, с ним на перевес бежал по окопу и кричал: «Нам всем звезда!». И так бегал с одно края окопа на другой, пока не находил свободное место или не прятался, если начинался миномётный обстрел. Когда он пробегал мимо моей точки раз третий-четвёртый, то начинало пробивать на смех.
– В Великую Отечественную войну солдаты иногда тихонько пели песни для поднятия боевого духа. У вас песни военных лет звучали?
– Нет, иначе противник легко обнаружит. Мы с так называемых «норок», то есть блиндажей, почти не выходили. В окопах тоже никто не сидел, потому что дроны могут легко засечь, передать данные и по тебе откроют миномётный огонь. По два часа дежурили на «глазах», то есть наблюдали за обстановкой, потом сновали прятались в «норках». В перерывах между сражениями занимались тем, что улучшали укрытия, расширяли их для удобства. А ещё мечтали погреться и высушиться, потому что всегда было сыро и холодно. Печек-буржуек нет, костёр не разведёшь, поэтому греться было почти нечем.
– Забайкальцы отправляют бойцам окопные свечи, складные печи, тёплые вещи. Всё это доходило до вас?
– Да, помимо перечисленного мы ещё получали продукты, вкусняшки: печенье, конфеты. Но, конечно, сильнее всего нуждались в воде и окопных свечах. Потому что только благодаря последним грелись в блиндажах. А вода в первые дни пребывания на передовой была настолько плохая, что было невозможно пить. Многие мечтали о том, чтобы сделать несколько глотков чистой воды.
Я, так как забайкалец, первое время мечтал попить густого чая с молоком – трудно было его там раздобыть. Через полтора месяца можно сказать «родил» немного сливок, и был самым счастливым человеком на нашем направлении. Три дня ходил улыбался. Меня сослуживцы спрашивали, мол, почему такой довольный. Я отвечал, что наконец-то чай с молоком попил. Многие ребята были из западной части России и не понимали, что это такое - чай с молоком.
Из Забайкалья я встретил только одного парня, он был из Балея, с позывным «Дархан». К сожалению, погиб в свой день рождения. Были ребята из соседних регионов – Бурятии, Иркутской и Амурской областей.
– За время пребывания на спецоперации соратников ты нашёл не только среди людей, но и среди братьев наших меньших. Как подружился с котом по кличке «Рыжий»?
– Хороший кот. Видно было, что пережил много – весь в шрамах. Смелый зверь, никому себя в обиду не давал. Если что-то не нравилось, то сразу выпускал когти и начинал царапаться. Мстил по-разному, если его кто-то из военных обижал. Мне никогда ничего плохого не делал, потому что я его всегда при встрече кормил и гладил. Рыжий никогда не убегал от опасностей, при виде собак вставал в стойку, ощетинивался и рычал. Единственный раз он удрал, когда ребята пытались его поймать, чтобы передать мне, в Забайкалье. Никому не дался в руки, так и остался там. Забрал бы его обязательно, если бы в госпиталь не попал.
– А в госпитале ты оказался из-за контузии. Что случилось?
– Мы эвакуировали раненых с позиций. Когда до них осталось около 50 метров, наша группа, вероятно, попала в поле зрение танка. Начался обстрел, мы успели добежать до позиций, прыгнули в блиндажи. Один из снарядов упал рядом с укрытием, где я был. От взрыва блиндажу снесло крышу, осыпалась часть стены. Я потерял сознание и меня засыпало. Сослуживцы привели в чувства, посидели там немного и продолжили выполнять боевую задачу. Я помог в эвакуации раненых. Только через два-три дня после этого сказал командиру, что очень сильно болит голова, постоянно тошнит и рвёт. Наш ротный доктор ничем не смог помочь, тогда командир решил увезти меня в больницу. Там после осмотра сообщили, что требуется срочная эвакуация в Россию. Так и попал в госпиталь.
– В госпиталях сейчас много раненых. Кого увидел там за время своего лечения? Что врезалось в память?
– Запомнились молодые пацаны до 30 лет без рук, без ног. Очень больно на это смотреть, когда понимаешь, что человек больше не сможет за собой никак ухаживать. С момента, когда его встретят близкие, матери, у них глаза не будут просыхать от слёз.
– Говорил с кем-то из них?
– Да. Парень попался один, очень жизнерадостный. Всегда улыбался, говорил: «Сейчас мне сделают новые ноги, и я снова пойду туда». Не отчаялся, молодец. Дай Бог, чтобы он и дальше духом не падал, жил полной жизнью.
– А много тех, кто, как и этот парень, хочет туда вернутся? Чем ты можешь это объяснить?
– Таких ребят действительно много. Объяснить это можно тем, что, получив боевой опыт, человек ощущает свою полезность. Допустим, я могу помочь освоиться тем ребятам, которые туда только прибыли. Ещё есть желание отомстить за павших братьев и остановить фашистскую заразу.
– Помимо тех, кого призвали во время мобилизации и добровольцев, на фронте сражаются члены частной военной компании (ЧВК) «Вагнер». С ними довелось сталкиваться?
– Да, пока мы базировались в Попасной, они привозили нам воду, а мы делились с ними продуктами. Иногда трофейным оружием обменивались. Тех, кто в прошлом оступился и пришёл из мест лишения свободы, там называют кашенками, не знаю, почему. Общался с ними, нормальные мужики. Их там особо не щадят - каждый видел и пережил многое. Те, кто пошёл на СВО по собственному желанию, переборов страх и пороки, по-своему герои. Ехали они туда не ради денег, а чтобы люди за их спинами могли жить, улыбаться, видеть солнце.
– Заслуживают те, кто в ЧВК «Вагнер», искупления?
– Конечно. Ребята рискуют своими жизнями, они отважные, в плен не сдаются и идут до конца.
– Поговорим о твоём возвращении домой. О чём думал?
– О том, как хочется увидеть своих родных, товарищей, друзей. Скучал по ним сильно, особенно в минуты опасности на передовой. Очень мне не хватало родного края, нашего хвойного леса. Там нет ни сопок, ни гор, как у нас.
Однажды я нашёл там единственную ель, она была повреждена снарядами, но ещё живая. Я подобрался поближе, набрал немного смолы, чтобы просто почувствовать запах хвойного дерева, вспомнить наш край. Потом прибежал в соседний блиндаж, где был сослуживец – он родом из Амурской области, тоже знает, что такое хвойный лес. Я ему под нос толкаю шарик смолы, мол, понюхай. Он на меня смотрит, как на дурака, глаза выпучил: «Ты чего мне пальцы в лицо суёшь?». Тут уловил знакомый запах еловый, удивился, говорит: «О! Это что, смола что ли?! Где достал?». И всё, так этот катышек смолы пошёл по рукам товарищей, все радовались. Как мало нужно для счастья, оказывается.
– Знают близкие о том, что ты рассматриваешь возможность снова отправится на СВО?
– Нет, пока не говорил. Не хочу, чтобы они лишний раз переживали. Пока ещё сам полностью не определился. Если точно решу снова ехать, то скажу. Но, наверное, сделаю это, как и в прошлый раз, за пару дней до отправки, чтобы не убивались.
– Сложно было поддерживать связь с родными там?
– Да. При первой же возможности старался позвонить, сказать, что жив и здоров. Часто думал о том, как дома, всё ли хорошо. Тем более, что зима в этом году в Забайкалье выдалась суровая.
– Дети по всей России пишут письма на фронт. Тебе приходила такая весточка?
– Письма получал, парочку из них даже с собой привёз оттуда. Они спрашивали о том, сыты ли мы, одеты, согреты ли. Все благодарят за мужество, за то, что они спокойно ходят в школу, в секциях и кружках занимаются. Все желают победы, удачи, и ждут нашего возращения домой.
– Хотел бы встретится с авторами тех писем, которые получил?
– Конечно, очень. Был бы рад увидеться хотя бы с одним из писавших письма детей, руку пожать. Эти строки вдохновляли. Видно было, что письма дети писали сами, от души. Они были настолько трогательными, что даже у самых суровых мужчин, воинов, вызывали слёзы, пробуждали в них чувства, притуплённые сражениями, и это хорошо.
– Все жизненные ситуации, радостные и печальные, так или иначе меняют людей. Как спецоперация повлияла на тебя?
– Привыкаешь к боевым действиям и тянет туда снова, не хватает грохота взрывов, адреналина во время сражений, ощущения страха на поле битвы и эйфории, которая настигает во время небольших побед. Это, как наркотик. Не знаю, скоро ли отпускает это чувство, у меня оно пока ещё не прошло. Мыслями до сих пор там. Все еще неуютно себя ощущаю в людных местах. Каждую ночь снятся кошмары, ежедневно вспоминаю пацанов, которые не вернулись. Знаю, что это останется со мной на всю жизнь.
– Чему это учит?
– Добру. Там добра больше, чем тут, на гражданке. Здесь люди грубее, более жестокие по отношению друг к другу. А там слова дурного никто товарищу не скажет, потому что не то место, где по мелочам можно ссориться. Я на многое посмотрел под иным углом, в первую очередь, на ссоры. Как приехал, помирился и поговорил с теми, с кем давно не общался. Так легче жить и легче, когда кажется, что вот-вот погибнешь. Нет груза и сожалений, что с кем-то не объяснился.
Долго ли ещё будут грохотать танки по лесам и болотам, стрекотать пулемёты, разрезать воздух пули и дроны, увы, не знает никто. Остаётся надеяться, что добро одержит верх, и все, кого опалили сражения, вернутся домой живыми.
